Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой - Страница 1


К оглавлению

1

Я — зритель.

Сплю в объятьях зала

И вижу сон,

Как жизнь убитому сказала:

"Прости за все".

Ниру Бобовай

Бери мое добро, и

горе-злосчастье в придачу…

С. Маршак

1

Ненавижу «частный сектор». Нашу местную «одноэтажную Америку». Нет, воскресным днем, конечно, чудненько выбраться сюда с друзьями: шашлычок, «Изабелла», «Бери шинель, пошли домой». Расслабленно привалиться к стволу старой груши, ощущая спиной его тепло даже сквозь рубашку…

Слиться с природой, без лишней фамильярности с ее стороны.

Зато ночью или поздним вечером, как сейчас — благодарю покорно! Особенно когда ты не груши под шашлык околачиваешь, а матерясь сквозь зубы и спотыкаясь через два шага на третий, ковыляешь по здешним канавам. И добро бы пьяный! — трезвый я сегодня. Сотка «Борисфена», распитого на скорую рюмку в Доме Офицеров, не в счет. Во-первых, по стону, который здесь песней зовется, только на танке бечевой ездить. Во-вторых, фонари отсутствуют, как классово чуждый элемент, а исключения из правила разбиты шаловливыми аборигенами. В-третьих же, поскольку я редкий гость на окраинах, есть немалый шанс плутать по этой самой Гиевке, как Моисей по пустыне, сорок лет, пока выберусь к земле обетованной. Решил, называется, «дорогу срезать», придурок…

Неподалеку, кажется, со стороны «Красного Октября», что-то бахает: раз, другой. Шпана петардами балуется. Или самодельными взрывпакетами. Если в наш просвещенно-рыночный век кому-то еще не лень набивать их смесью магниевых опилок и перманганата калия, более известного в народе под названием «марганцовки». Эх, помню, в золотые школьные годы… Ч-черт! Так и ноги переломать недолго. А они, родимые, меня-волка кормят. Повернуть обратно? Переживет Наташкина бабушка без моей двадцатки до воскресенья, ничего ей не сделается! Она всех нас переживет, эта бабулька. Так, Мальбрук вернулся из похода: кажется, к метро отсюда направо.

На повороте имелась счастливая достопримечательность: косой от гордости фонарный столб, озаренный сплошь засиженной мухами лампой. Или кто там ее засиживал, эту лампу. Вот прямо под столбом из кустов махровой сирени на меня и выпал человек.

— П-по… моги! «Скорую»… раненый я…

Пальцы, покрытые ржавой коростой крови, клещами вцепляются в лацканы куртки. Трещит ткань. Прямо перед глазами — блеск металла. Наручники! Небось, уголовник, из-под конвоя сбежал… тюрьма же рядом, на Полтавском!..

— Напали, гады… деньги! деньги забрали!.. Менты… или бандюги в форме… м-ментовской…

Левое ухо у него надорвано, торчит хрящом. Глаза мутные, лицо, как и руки, вдрызг испачкано кровью. В мертвенном свете фонаря оно кажется неживым, будто в меня вцепился покойник. Или клоун в гриме. Цирковой грим вблизи — то еще зрелище. Не для слабонервных.

— Спаси, б-брат…

Вырваться и удрать?

— Я… извините, я…

В этот миг силы оставляют человека. Видно, все ушли на последний бросок. Хватка разжимается, я едва успеваю подхватить раненого под мышки. Тяжелый, зараза, хоть и росточку воробьиного.

— Держись, мужик! Я сейчас… сейчас…

Едва ли не сваливаю его на землю, прислоняю спиной к забору. Вроде сидит, не падает. И дышит… пока. Проклиная свою мягкотелость, колочу в ближайшую калитку:

— Хозяева! Человеку плохо! «Скорую» вызовите! Эй, хозяева!..

А может, у них телефона нет? Должен быть. Хотя бы мобильник. Дом богатый: двухэтажный, с балкончиком… Хозяева дома: вон, окно голубым светится. «Поле чудес» смотрят. «Пользуясь случаем, хочу передать привет сестре Марусе из Пупырьцов, а также ее супругу, почетному стрелочнику Ивану Кузьмичу…»

— Эй, есть кто-нибудь?!

— Вася, гони раклов! Пьянчуги, твари, житья от них нету…

На крыльце загорается свет, в дверном проеме возникает шкаф с головой — надо полагать, Вася. Классический. В руке — сучковатое орудие насилия.

— Чего орешь? Вали отсюда, алкаш!

— Да не алкаш я! Врачей надо… тут мужику плохо…

Про то, что «мужик» ранен и в наручниках, благоразумно умалчиваю.

— Слышь, Ирка? Вызвать? — шкаф разворачивает фасад в глубь дома.

— А потом штраф платить? Гони в шею!

Амбал в дверях как-то неопределенно, по-бабьи, пожимает плечами. Свет на крыльце гаснет. Вот такие у нас люди. Добрые самаритяне. Эра милосердия во плоти.

Меня берет зло. Бросаюсь к забору напротив — и слышу топот ног.

— Не двигаться! Буду стрелять! Руки на забор!

Ослепленный фонариками, краем глаза успеваю заметить троих в форме.

Все. Приплыл. Сушите весла.

Сердце отчаянно екает, ухая куда-то в область желудка. В животе — ледяной спазм, и очень хочется в сортир. Медленно, словно в дурном сне, кладу руки на забор.

— Ноги ширше! Так и стой.

Так и стою. Если это бандиты, им лишний свидетель — кость в горле. А если и вправду милиция — на меня дело и «повесят». Застали на месте преступления, руки в крови, коньяком пахнет… М-мать! У меня еще и ножик на поясе! Швейцарский «Victorinox», подарок любимой тещи… Маленький? — ну и что?! Человека при желании карандашом зарезать можно.

— Не он это, Сеня!

— Точно… Б-блин!

— Повернитесь.

Поворачиваюсь. Все смотрят на меня. Трое ментов, два фонарика и два ствола. Менты смотрят пристально, фонари — ярко, стволы — нервно. Наконец стволы с фонарями неохотно опускаются.

— Старший лейтенант Стратичук, — козыряет бесфонарный и безоружный мент, привычно распахивая удостоверение у меня перед носом. Разглядеть ничего не успеваю: «корочка» сразу возвращается в нагрудный карман. — Вы здесь не видели человека в наручниках? Возможно, раненого.

1